В нынешнем году исполнилось 350 лет Московскому Собору 1654 г., принявшему решение о введении новых церковных обрядов и исправлении русских богослужебных книг по греческим образцам. Это привело к многовековому расколу Русской Церкви и русского народа, который трагическим эхом отозвался в русской истории и не изжит до сих пор.
Причины церковного раскола кроются не только в самом беспокойном XVII веке, который принято называть "бунташным", и не только в людях той эпохи. Истинные причины раскола сокрыты в толще веков, как корни дерева в земле┘
В XV веке Византийская империя, ослабленная междоусобицами, погибала под натиском турецких полчищ. От великой христианской державы, которой некогда принадлежало полмира, остался практически один Второй Рим - Константинополь. Предпоследний греческий император Иоанн VIII Палеолог решился искать поддержки у сильной и богатой католической Европы. Условие ее было известно - заключение союза (унии) между Восточною и Западною Церквами. После длительных переговоров 5 июля 1439 г. Иоанн VIII и Папа Евгений IV подписали на Соборе во Флоренции текст унии, формально воссоединившей православный Восток и католический Запад после раскола 1054 г. Подписал этот документ и глава поместной Русской Церкви Митрополит Исидор. Но великий московский князь Василий Темный не принял унию, и митрополит, вернувшийся было из Италии на Русь, бежал в Рим. Вместо грека Исидора на митрополичий престол был возведен русский епископ Иона. С этого момента начинается история самостоятельности Московской митрополии, впоследствии преобразованной в Патриархию.
С этого же момента начинается охлаждение русских к грекам. И раньше на Руси византийцев недолюбливали, а теперь в каждом приезжем с Востока готовы были видеть "еретика", предавшего отеческую веру, и "латинянина". А падение Константинополя в 1453 г. было воспринято как Божья кара грекам за измену православию.
С захватом турками Второго Рима и славянских государств на Балканах в Москве укрепилась мысль, что именно Русь теперь является единственным оплотом истинной православной веры. В начале XVI века мысль эту в виде аксиомы сформулировал старец Филофей, писавший, что: "Первый Рим (древний) пал от нечестия, Второй Рим - от засилия мусульман, Третий Рим - Москва, а четвертому не бывать". Сходного мнения придерживался и преподобный Иосиф Волоцкий, который, по мысли русского мыслителя Георгия Федотова, "более чем кто-либо наложил отпечаток на стиль двухвекового московского царства и московской религиозности". Иосиф Волоцкий так, например, писал о Русской Церкви: "Ее же достоит наречь земным небом, сияющую как великое солнце посреди русской земли, украшенную всяческими видами: и чудотворными иконами, и мощами святых. И если благословил Бог в созданных жить, в ней пребывает и нигде более".
Старые и новые обряды
Русские, считавшие свою Церковь последним оплотом вселенского православия, тщательно сохраняли древние обряды византийского богослужения. Обряды эти воспринимались на Руси как неизменный атрибут правой веры, как древнехристианское предание, ибо так учили святые отцы, например, Василий Великий, писавший, что: "Из догматов и исповеданий, соблюдаемых в Церкви, иные имеем в учении, изложенном в Писании, а другие, дошедшие до нас от апостольского предания, приняли мы в тайне. Но и те и другие имеют одинаковую силу для благочестия". К апостольскому преданию св. Василий относил крестное знамение, обращение в молитве на Восток, евхаристические молитвы, троекратное погружение человека при крещении и многое другое.
Себе, строгим ревнителям древнего благочестия и верным хранителям старых обрядов, русские противопоставляли греков, у которых "православие пестро стало от насилия турского Магмета". Действительно, за века турецкого владычества греки в значительной мере утратили чинность и красоту богослужения, допуская сокращения и изменения, в то время как русские хранили древнюю византийскую службу. В XVII веке эта долгая, многочасовая служба удивляла и утомляла самих греков. Архидиакон Павел Алеппский, посетивший Россию в 1654-1656 гг. в свите своего отца, Антиохийского Патриарха Макария, и написавший книгу об этой поездке, рассказывал о русском богослужении: "Мы выходили из церкви, едва волоча ноги от усталости и беспрерывного стояния без отдыха и покоя┘ Во время службы русские стоят, как статуи, молча, тихо, делая непрерывно земные поклоны┘ Несомненно, что все эти люди святые: они превзошли подвижников в пустынях! Мы же вышли изнуренные усталостью, стоянием на ногах и голодом". Так грек Павел удивлялся греческому же богослужению, принятому Русью от Византии вместе с христианством┘
В XV-XVII веках в греческих церковных обрядах произошли некоторые изменения, сделавшие их отличными от древней византийской и современной русской богослужебной практики. Самым существенным и наиболее заметным было изменение перстосложения для совершения крестного знамения: если в древности оно творилось двумя пальцами, то теперь греки складывали для крестного знамения три пальца. Были и другие различия. Так, например, если в древности литургию совершали на семи просфорах, то теперь греки служили на пяти, а то и на одной просфоре. Если в древности крестный ход шел посолонь - за Солнцем-Христом, то теперь греки ходили против солнца. Если в древности на великопостной молитве св. Ефрема Сирина клали земные поклоны, то теперь греки заменили их поясными. Были и другие, более "мелкие" отличия. От греков новые обряды переняли балканские славяне, украинцы и белорусы, находившиеся в юрисдикции Константинопольского Патриарха.
Разница в обрядах между Русью и остальным православным миром была очень существенна, и русским на это постоянно указывали греческие иерархи, неоднократно приезжавшие в середине XVII века в Москву для сбора милостыни. Они же внушали молодому царю Алексею Михайловичу мысль о воссоздании великой Византийской империи. Греки советовали юному государю начать войну с Турцией, разгромить ее и водрузить крест над поруганным константинопольским собором Св. Софии - главным храмом православного мира. Тогда, говорили гости с Востока, Алексей Михайлович станет самодержцем всего православного мира, а московский Патриарх Никон - Вселенским Патриархом. Сладкие речи греков так прельщали юного государя, что, провожая из Москвы Антиохийского Патриарха Макария, царь говорил: "Молю Бога, прежде чем умру, видеть его в числе четырех патриархов, служащим в Св. Софии и нашего Патриарха пятым вместе с ними!" Перспектива "греческого проекта" была очень заманчивой, но для ее достижения нужно было устранить разницу между русскими и греческими обрядами.
Никон, шестой по счету Московский Патриарх, полностью доверялся приезжим "советникам", которые уверяли, что обрядов, подобных московским, Восточная Церковь не знала и не знает. Они утверждали, что русские обряды - новые, испорченные, а греческие - старые и верные. Однако, как писал профессор Московской Духовной академии, историк Николай Каптерев в своем фундаментальном труде "Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович" (1909-1912): "Древние наши церковные чины и обряды никогда никем у нас не искажались и не портились, а существовали в том самом виде, как мы, вместе с христианством, приняли их от греков, только у греков некоторые из них позднее изменились, а мы остались при старых, неизменных".
Московский Собор 1654 года
В начале Великого поста 1653 г. Никон разослал по храмам Москвы указ о введении троеперстного крестного знамени и отмене земных поклонов. На многих русских людей этот указ произвел гнетущее впечатление. В Москве собрались встревоженные священники, среди которых был и знаменитый "протопоп-богатырь" Аввакум, впоследствии вспоминавший в своем прославленном "Житии": "Мы же задумались, сошедшись между собою; видим, яко зима хочет быть; сердце озябло, и ноги задрожали". Эти священники, защитники древних церковных преданий, написали и подали Алексею Михайловичу челобитную в защиту старых обрядов, которую царь не замедлил передать Никону. По приказу Патриарха многие из "строптивцев" были арестованы и отправлены в ссылку.
В то же время по поручению Никона на Афон для покупки книг, необходимых для церковной реформы, отправился ученый инок Арсений Суханов. В 1655 г. Арсений вернулся в Москву, привезя около пятисот древних книг. Это были преимущественно греческие рукописи, из которых только семь можно было использовать для исправления богослужебных книг. Впрочем, впоследствии ни одна из этих древних рукописей не была использована.
А Никон, расправившись со своими обличителями и почувствовав себя свободнее, решил устроить церковный Собор и, прикрываясь его авторитетом, "законно" продолжать реформы. По предложению Патриарха царь созвал в 1654 г. Собор, чтобы рассмотреть и отменить те русские чины и обряды, которые отличались от современных греческих.
Точная дата проведения Собора неизвестна. Предполагают, что он состоялся в феврале или марте, поскольку в середине XVII века церковные Соборы традиционно проводились накануне или в самом начале Великого поста. Историк XIX века, митрополит Макарий (Булгаков) в своей "Истории Русской церкви" писал, что "Собор был созван в марте или в апреле┘ после 27 февраля и прежде 2 мая". Современный историк Сергей Лобачев считает, что Собор заседал 12 февраля - в первое воскресенье поста (неделя Православия).
По мнению профессора Каптерева, Никон пригласил на Собор лишь тех лиц, "от которых не ожидал себе никакого противоречия, которые дрожали перед всемогущим патриархом и не отваживались на заявление своих, неугодных ему мнений". В Москву прибыли пять митрополитов: Макарий Новгородский, Корнилий Казанский, Иона Ростовский, Селивестр Крутицкий, Михаил Сербский; четыре архиепископа: Софроний Суздальский, Маркел Вологодский, Мисаил Рязанский, Макарий Псковский и епископ Павел Коломенский. Также на Соборе присутствовали одиннадцать архимандритов и игуменов, тринадцать протопопов и несколько приближенных царя.
На Соборе выступали только царь и Никон, прочие же присутствовавшие молчали, не смея перечить и одобряя все решения единогласно. Каптерев считал, что причиною удивительного единогласия соборян был тонкий психологический ход, предпринятый царем и Патриархом: "На Соборе кроме подбора известных лиц предприняты были и особые меры, чтобы решение поставленных Никоном вопросов совершалось обязательно в известном наперед, Никоном и царем предрешенном смысле┘ На Соборе 1654 года царь первый подает голос, а за ним и все другие за такое или иное решение поставленного Никоном вопроса. И царь делает такой необычный для него поступок, конечно, с особою целью, чтобы своим подавляющим царским авторитетом предупредить со стороны Собора возможность отрицательного ответа на поставленный Никоном вопрос. Расчет был верный".
Заседание Собора началось с выступления Патриарха. Обращаясь к соборянам, Никон говорил, что нужно истреблять всякие новины в Церкви, а все, преданное святыми отцами, сохранять безо всякого повреждения и изменения. Патриарх, выступая якобы против церковных новшеств, на самом деле готовился предложить Собору новые обряды. Каптерев писал, что Никон, действуя по чужому наущению, "русские церковные чины, несогласные с тогдашними греческими, прямо называет на Соборе неправыми и нововводными, между тем как в действительности это были правые, старые греческие чины и обряды, некогда перешедшие на Русь от православных греков и у нас неизменно сохраняемые". Большинство иерархов не уразумели хитрости Никона и безропотно пошли за ним. Единственным, кто выступил против Патриарха и новых обрядов, был Павел, епископ Коломенский и Каширский. По свидетельству современников, это был весьма образованный и начитанный человек, прекрасный знаток Священного Писания, святоотческого предания и церковного устава.
После речи Патриарха Собору было предложено несколько примеров, свидетельствующих о различии русских и греческих обрядов (о времени служения воскресной литургии, об открытии царских врат до великого входа, о положении мощей при освящении церкви и проч.). Всякий раз, говоря об этих отличиях, Никон предлагал переменить их по греческому образцу, ложно ссылаясь на древние книги, а Собор неизменно давал на это свое согласие.
Но вот Патриарх предложил обсудить вопрос об отмене земных поклонов на великопостной молитве Ефрема Сирина. Соборяне уже послушно соглашались, как тут отважился встать и произнести речь Павел Коломенский.
Судя по всему, епископ заранее готовился к выступлению. В своей речи он высказался в защиту церковного предания - великопостных поклонов, аргументируя свои слова ссылками на две древние рукописные книги. Как рассказывает архидиакон Павел Алеппский, епископ говорил:
С того времени как мы сделались христианами и получили правую веру по наследству от отцов и дедов благочестивых, мы держались этих обрядов и этой веры и теперь не согласны принять новую веру!
Но слова святителя не были услышаны, и Собор, уступая давлению царя и Патриарха, дал согласие на исправление русских богослужебных книг по греческим образцам. Павел Алеппский сообщает, что, когда все архиереи подписывали соборное постановление, "коломенский епископ, будучи нрава строптивого, не хотел принять и одобрить этот акт, ни приложить свою руку, не говоря уже о том, чтобы дать свое засвидетельствование". Однако принятая на Соборе формулировка "впредь быть исправлению в печатании божественных книг против древних книг" не содержала в себе ничего еретического, и поэтому святитель все-таки поставил подпись под соборным деянием, особо оговорив свое мнение о поклонах.
Впоследствии, увидев, что такая "правка" книг грозит расколом Русской Церкви, Павел отказался от своей подписи под соборными деяниями. Таким образом, коломенский епископ стал единственным русским архиереем, посмевшим открыто выступить против реформ Никона. "Но Павел жестоко должен был поплатиться за свою дерзость, за свою попытку выражать на Соборе свое собственное суждение о деле, несогласное с мнением Патриарха" (Н.Каптерев). Епископ был незаконно лишен сана, зверски избит, брошен в темницу, отправлен в далекую ссылку, а затем тайно умерщвлен.
Правка книг и ее итоги
Историками убедительно доказано, что исправление книг, одобренное Собором, последовало отнюдь не по древним византийским и славянским рукописям, как того требовало соборное решение, а по современным новогреческим и западнорусским книгам. Единственным критерием такой "правки" были слова Никона, обращенные к главному справщику Арсению Греку: "Печатай, Арсен, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому!" При этом справщики уверяли всех, что правят книги по древним рукописям. Так, например, в предисловии к новому Евхологию (служебнику), изданному в 1655 г., они утверждали, что: "...исправилась сия Божественная книга служебник с древних греческих и славянских книг святой горы Афона". На самом деле это был подлог, как писал протоиерей Георгий Флоровский в своей монографии "Пути русского богословия": "Исправлял" Никон церковные чины по современному печатному греческому Евхологию, ради практического совпадения с греками. Это не было возвращением к "древности" или к "старине", хотя и предполагалось, что "греческое" тем самым древнее и старше. И того же порядка держались при Никоне и в книжной справе. За основу для нового славянского текста принималась обычно новопечатная греческая книга┘ Рукописи, привезенные с Востока Сухановым, не были и не могли быть употреблены в дело в достаточной мере и с должным вниманием".
Кроме того, самое дело правки книг было поручено "искусным мужам" - людям весьма сомнительным, таким, например, как Арсений Грек, прожженный авантюрист, неоднократно менявший свое вероисповедание, или Епифаний Славинецкий, "превосходный латинист" и верный клеврет Никона. К тому же новые справщики оказались бездарными переводчиками, во всем слепо следовавшими греческому оригиналу, поэтому их тексты отличались нелепым буквализмом и невразумительностью. Каптерев так писал о новых переводчиках и результате их "творческих мук": "Несомненно, что Арсений, как иностранец-грек, не настолько, однако, владел русским языком, чтобы постичь все его тонкости, понимать все его особенности и оттенки, уметь всегда подыскать нужное слово, нужный оборот речи┘ почему его переводы, естественно, во многом отличались от старых, нередко уступали им в ясности, точности, в уместности того или другого выражения, казались иногда двусмысленными и соблазнительными... Другим видным переводчиком при Никоне и после него был Епифаний Славинецкий. Этот переводчик известен как крайний приверженец буквализма в переводе - он в жертву буквализму приносил ясность и понятность самой речи, сочинял собственные слова и их сочетания, очень искусственные и маловыразительные, лишь бы быть ближе к подлиннику, отчего его переводы всегда неуклюжи, нередко темны и малопонятны, так что смысл некоторых наших церковных песней и сейчас усвояется с трудом".
Так началась замена новым церковным обрядом и уставом древних обрядов, принятых Русью вместе с православием от Византии и неизменно сохраняемых веками. Причем, как верно заметил Флоровский, "главная острота Никоновской "реформы" была в резком и огульном отрицании всего старорусского чина и обряда. Не только его заменяли новым, но еще и объявляли ложным, еретическим, почти нечестивым. Именно это смутило и поранило народную совесть".
С Собора 1654 г. началась церковная реформа Патриарха Никона. По мнению писателя Александра Солженицына, итог реформы был ужасен: "Через 40 лет после едва пережитой народом Смуты - всю страну, еще не оправившуюся, до самой основы, духовной и жизненной, потряс церковный раскол. И никогда уже - опять-таки на 300 лет вперед - православие на Руси не восстановилось в своей высокой жизненной силе, державшей дух русского народа больше полутысячи лет. Раскол отозвался нашей слабостью и в ХХ веке". Как полагает писатель, если бы не было реформы Никона, то "не в России бы родился современный терроризм и не через Россию пришла бы в мир ленинская революция: в России староверческой она была бы невозможна!"
Модные сегодня призывы “учиться у истории” и “возрождать Россию” основаны на глубоком заблуждении - в том, будто история - это застывшее прошлое. Привычка видеть его где-то в туманных далях по ту сторону реки времени уже обернулась попыткой протянуть туда маниловский мост, украшенный трехцветными флагами, двуглавыми орлами и прочей архаической атрибутикой.
Такое “возрождение” совершенно иллюзорно потому, что история никогда
не повторяется буквально. И “учиться” у нее, понимая под этим реставрацию
каких-то частностей, бессмысленно - она не в них, но в циклическом воспроизведении
определенных надвременных архетипов. Их проявление обретает всякий раз
новые формы, что зачастую и отпугивает конвенциональных историков, не обученных
находить парадоксальное родство там, где один феномен родом из древней
мифологии, а другой связан со вполне прикладной политической стратегией.
Но если воспринимать историю не плоско-формально, а как “вечное настоящее”,
то при внимательном анализе знаки времени увидеть нетрудно.
“ФЕДЕРАТИВНЫЙ АНТИХРИСТ”
К концу пронизанного эсхатологическим шоком XVII века в старообрядчестве одержало верх представление о том, что антихрист явился не в образе какого-то конкретного персонажа (хотя первоначально его видели в Никоне), но - собирательно, как сам специфический дух “последних времен”. Этот “расчлененный антихрист” царит повсюду - в искаженных греческими “справщиками” священных книгах и “отступившем” священстве, в романовской империи, предавшей Царствие Святой Руси, и народе, смирившемся с произошедшей подменой. Конечно, такое “сверх-субъектное” представление об антихристе открывало широчайший простор для дробления старообрядцев на всевозможные толки и согласия. Но, с другой стороны, именно оно позволяло проницательным людям из их среды уловить и распознать столь тонкие проблемы, которые большинству, незнакомому с наукой “различения духов”, даже не придет в голову поставить. Хотя все содержание этой науки сводится к умению отличать реальное от иллюзорного - довольно простому умению для тех, кто знал, что сам антихрист и является главной иллюзией.И хочет превратить в иллюзию весь мир. “Все происходящее, начиная с 1990 г., не создает Россию, а лишь реформирует ее ” (выделено в тексте - В.Ш.). Эта фраза из тезисов к недавней конференции по российскому федерализму (цит. по “НГ”, 20.01.98.) достойна числиться среди духовидческих открытий пустынных отшельников. Поскольку именно с подобным “прельщением ума пустотою” и шла духовная битва ревнителей древлего благочестия. Реформа, превращенная из средства в самоцель, и есть такая пустота. Если реформы Никона, сокрушившие Святую Русь, все же поставили на ее месте светскую империю, просуществовавшую два с лишним века, то какое же государство создают реформы нынешние? Вышеупомянутая весьма представительная конференция продемонстрировала, что ей это неведомо. Что никакой федерации, несмотря на Конституцию и Федеративный договор, нет и в помине, а страной правят сущие упыри, которые из одних (“регионов- доноров”) сосут кровь, а других вешают (на дотацию).
Если заменить здесь “федерацию” на “Святую Русь”, “Конституцию” - на
“Царя”, а “Федеративный договор” - на “Патриарха”, мы получим в точности
ту формулу, с которой старообрядцы, не выдержав воцарившейся иллюзии, уходили
в скиты и гари. Сегодня таких эксцессов, конечно, нет - мы живем в другой
цивилизации, где место религиозных расколов прочно заняли юридические и
экономические отношения. Однако иногда древние тексты неплохо звучат и
в переводе на современный язык.
ТРЕТИЙ РИМ ИЛИ НОВЫЙ ВАВИЛОН ?
Отличие современного русского регионализма от более или менее сепаратистского суверенитета исламских республик в том, что сторонники первого, как правило, нисколько не разделяют себя с Россией в духовном и культурно-историческом смысле. Больше того, они-то как раз и представляют эту самую Россию, о которой московские патриоты имеют зачастую лишь абстрактно-идеологическое представление. Такое же, наверное, имели и многомудрые никоновские “справщики”, упрекавшие старообрядцев в “бытоверии”, хотя это было живое, мистическое исповедание веры, не нуждавшееся в холодном и рассудочном теоретизировании о ней.Регионалисты, в сущности, противятся тому же самому страшному феномену, который некогда ошеломил старообрядцев - предательству самой Москвой своей миссии Третьего Рима. Только если при Никоне это выглядело как насаждение греко-византийских, “второримских” догматов, то сегодня, в переводе на язык современной политологии, это означает унификацию принципов экономической реформы.
Понятно, что все, не укладывающееся в прокрустово ложе их рыночных доктрин, реформаторы считают “контрой”. (Еще кое-где раздаются отголоски родившегося в 1992 году мифа о “региональной Вандее”, окружающей “реформаторскую Москву”.) Однако, продолжая наш метод парадоксальных аналогий, можно увидеть, что эта дуалистическая схема (как и ей подобные) слишком упрощает реальность. Если со всей уместной здесь условностью соотнести освобождение от марксистских догм со свержением языческих идолов, то его принципиальными противниками будут выглядеть лишь племена “красного пояса”, привыкшие молиться на председателя колхоза. И совсем другое дело - те, кто принял “новую веру”, но - не как самоцель ("рынок"), а в глубоком соответствии с собственной природой, традицией и вольным характером. Кого впоследствии и назвали “старообрядцами”, когда воспринявшие "новую веру" самоцельно (а значит - отчужденно) вознамерились вновь ее менять.
Показательным примером такого “отчуждения” стало одно из недавних решений Конституционного суда, запретившего Карелии и Хабаровскому краю распоряжаться собственными лесными ресурсами (“НГ”, 15.01.98.). Регионы, таким образом, оказываются сегодня просто лишними в политике жесткого централизованного реформаторства, знающего только два решения земельного вопроса, - либо “федеральный фонд”, либо “частная собственность”. При этом от самих регионов требуют “реформироваться”. И впрямь, есть здесь что-то от лукавого...
Третий Рим неуклонно повторяет судьбу Первого - тот, как известно, начал рушиться именно с нарастания контраста между верными, но задавленными налоговым гнетом диоцезами (провинциями) и сибаритской эйфорией, свойственной патрициям самого “вечного города”. Старообрядцам же повод говорить об “отступлении Москвы” дало возведение Никоном под нею монастыря с претенциозным названием “Новый Иерусалим”, в котором, помимо небывалой роскоши, царило глухое отчуждение от полыхавшей в стране духовной смуты. Впрочем, судьба его очень символична - затворившийся там Никон ждал народного челобития, но дождался лишь того, что ему просто “не велено” было покидать эти стены.
Современное обособление Москвы от “остальной России” куда глубже, чем даже в советскую эпоху - тогда из Кремля исходили какие-никакие общенациональные приоритеты и историческое целеполагание для всей страны. (Кроме того, не надо забывать, что столицу в Москву, возродив тем самым ее “третьеримские” амбиции, вернули именно большевики.) Но сегодняшний социокультурный разрыв - это уже явление совсем иного порядка, нежели нормальный для любой страны повышенный ритм столичной жизни. Речь идет о появлении в этом городе-государстве со своим правительством совершенно особой цивилизации с “постисторическим” менталитетом и “постмодернистским” стилем жизни. Где-то идут забастовки, падают самолеты, взрываются шахты, - а отсюда все это воспринимается как некий потусторонний перформанс, увлеченно и наперебой комментируется, а порой и обстёбывается. В различных кругах, называющих себя “московской элитой”, возникла странная тенденция к обособлению, и в пределе - противопоставлению себя остальным “россиянам”. Если сливки, как известно, делаются из молока, то нынешние “сливки общества” произведены, похоже, из каких-то искусственных концентратов. И эта ситуация уже оборачивается злой иронией - переставая быть столицей России (с ударением на последнем слове), Москва становится - и не может стать ничем иным, кроме как глухой провинцией Европы . И именно от ощущения этой европейской провинциальности - какая-то экстремальная нервозность модных здесь “новых молодежных стилей”, неплохо показанная в известном клипе ВА-БАНКА и I.F.K. “Я живу в Москве” - вряд ли такое мрачно-маниакальное настроение и декорации воспроизвели бы питерские или лондонские музыканты в песне о своем городе.
Отчуждение Москвы от реальной жизни страны совмещается, однако, с предельным централизмом, немыслимым в дореволюционной России, когда в самой Москве можно было жить без особой оглядки на Санкт-Петербург. Такой гиперцентрализм невозможен и в современных Штатах - только в какой-нибудь антиутопии можно представить себе картину того, как все губернаторы еженедельно слетаются на Капитолийский холм, столичный “Дорожный патруль” транслируется на западное побережье, а “Лос-Анжелес Таймс” и “Бостон Глоб” слизывают темы и заголовки у “Вашингтон Пост”. У нас же факт сосредоточения в одном городе всей общенациональной прессы почему-то никого не удивляет.
На чем же строится этот гиперцентрализм, и почему в регионах не могут проявиться необходимые цивилизационно выравнивающие тенденции? А все очень просто - “реформа” лишь заменила советский идеологический централизм финансовым, ничуть не коснувшись самого ущербного принципа “распределительной” государственности. Ясно, что в ситуации, когда, по разным оценкам, от двух третей до 80 процентов финансов страны вращается в банках одного города, этот город будет проводить такую кредитную политику, которая заведомо исключает ненужное ему появление и развитие других экономических и социально-культурных центров. Так регионы одной страны искусственно превращаются в “конкурентов”, что чревато не раскрытием их своеобразного потенциала в общем контексте, а банальным сепаратизмом и распадом. Финансовая роль Москвы в современной России - это какая-то Швейцария наизнанку: интересно представить себе судьбу Европейского Сообщества, если бы эта специфическая страна заморозила все активы государств континента и занялась их внутренней “прокруткой”, а потом стала как великое одолжение выдавать их в виде “дотаций” и без всяких процентов. В России же - именно такой сюр в законе: если операции по продаже нефти или газа, произведенных в Тюменской области, оформляют в Москве, то доходы с этих операций и налоги с прибыли попадают в статистику не тюменского, а московского бюджета. И в результате - Москва начинает выглядеть как главный “регион-донор” (чему немало способствуют ходовые штампы масс-медиа), хотя сама производит всего лишь 6 процентов индустриальной продукции страны (”Известия”, 09.01.98.). Так что раз уж у нас в ходу такая "кровеносная" лексика, то город, не производящий, но лишь концентрирующий в себе потоки животворной субстанции, напоминает не сердце, задающее ритм организму, а закупоривший сосуды тромб.
Если представить себе такую фантастическую ситуацию, что российский президент, вдохновившись примером своего казахстанского коллеги, перенесет столицу РФ, к примеру, на свою уральскую родину - Москва мгновенно лишится финансовой синекуры, а ее мэр - ореола “самого лучшего хозяйственника”. Кстати, ситуация эта не слишком-то и фантастична - в условиях расширения НАТО, столицу геополитически уместнее иметь ближе к центру территории страны. (В 1918 году столица в Москву была перенесена по той же логике.) Однако, те, кто уже давно развивает эту идею (“Дуэль”, 03.12.96.), упускают из виду главное - при сохранении самого принципа “распределительного централизма” переезд всех управленческих, банковских и информационных структур страны в Екатеринбург или Нью-Васюки лишь воспроизведет московскую ситуацию, нисколько не изменив цивилизационную неравнозначность российских регионов. Потому что стратегия естественного и органичного развития страны “снизу вверх”, по сути, самого ее создания, о котором рассуждали на вышеупомянутой конференции по федерализму, так до сих пор и не выработана - а вместо этого идут тупиковые споры не о жизни, а о “выживании” (будто на необитаемый остров попали) под аккомпанемент очередных торжественных обязательств “реформаторского” госплана.
Впрочем, в Москве никаким обязательствам не верят и о выживании не
говорят. Здесь уже "выжили". Из ума. Проблем с пиццей и зрелищами больше
нет, общество спектакля “стабилизировалось” и show must go on! Юбилей древней
столицы отмечен постмодернистским карнавалом миллионов с клоунскими носами
и ушами. У подножия циклопического чудовища, каким здесь изобразили Медного
Всадника, гремит грозный нео-имперский пафос. Из пара над зимним бассейном
соткался огромный храм с пластиковыми барельефами, рестораном-трапезной
и подземным гаражом. Банки (с непременным “Ъ” на конце) и отели, один другого
выше, растут яркими грибами на месте разрушенного коммунистами исторического
центра. Такие чудеса оставляют странное впечатление присутствия в каком-то
другом времени. “И сказали они: построим себе город и башню, высотою
до небес, и сделаем себе имя
” (Быт., XI, 4) - последнее, впрочем, звучит
довольно современно. И если здесь все это именуется “возрождением России”,
то непричастная к нему Россия называет вещи своими именами:
А над удолбанной Москвой
В небо лезут леса -
Турки строят муляжи
Святой Руси за полчаса,
А у хранителей святыни
Палец пляшет на курке,
Знак червонца проступает
Вместо лика на доске...
Как увидел нынешний Третий Рим один известный музыкант, чьи предки
когда-то основали гребенщиковскую общину саратовских старообрядцев.
ВОЗВРАЩЕНИЕ КИТЕЖА
Если, согласно знаменитому филофеевскому пророчеству, “четвертому Риму не быти”, то старообрядцы, верившие в это и наблюдавшие падение Третьего, должны были пребывать в страшной депрессии от грянувшего безвременья. Однако Николай Костомаров заметил один важный парадокс: “Раскол гонялся за стариною, старался как бы точнее держаться старины; но раскол был явление новой, а не древней жизни ”. “И “старовер” есть очень новый душевный тип ”, - добавил позднее прот. Георгий Флоровский.Эта парадоксальная “новизна” старообрядчества выразилась в его выходе из филофеевской схемы в совсем другое мифологическое измерение, связанное с легендой о святом граде Китеже, скрывшемся под водой в темную эпоху “последних времен”. Эта особая, мистическая реальность, аналогичная тибетским представлениям о “подземной стране” Аггарте (куда, кстати, старообрядцы снаряжали экспедиции), и сформировала совершенно новое мироощущение, в котором чуткость к тайне национального духа, к колокольному звону Традиции из глубины душ, означала полное игнорирование громких официальных фанфар. И недоверие к никонианскому “отступничеству” в конечном итоге превзошло у них даже известную прежде неприязнь к иноверцам - “яко нынешний Зверь Третьяго сего Рима не точию подобен есть Римскому папе, но и несравненно более превосходит его своим нечестием ” (из бегунских посланий). Поэтому старообрядцы, не связанные более верностью “отступившему” царству, оказались впоследствии самыми свободными людьми в России - аутентично русскими, но без имперской ксенофобии и европейски образованными, что отразилось в их колоссальном участии в тогдашнем экономическом и культурном развитии страны. (Отличавшемся от нынешних “реформ” как меценат от спонсора).
Сегодняшние наиболее активные и дальновидные лидеры регионов (совсем не обязательно являющиеся официальной губернской номенклатурой) также предпочитают не слепо заимствовать рыночные модели столичных "реформаторов" и не идти на идейном поводу у столичных же "оппозиционеров", но разрабатывать собственную стратегию развития, укорененную в специфике региона и вместе с тем открытую миру. Появление различных вариантов регионального развития и межрегиональных ассоциаций (Сибирское соглашение, Союз северных городов и т.д.) очень показательно - это не только вновь похоже на различные толки и согласия старообрядцев, но и является оригинальным отражением внутри России той самой идеи “многополярного мира”, которую московские геополитики распространяют лишь “вовне”, втискивая лоскутную, искусственную РФ в какой-то один “полюс”. Тогда как Россия, по точному наблюдению первых евразийцев, сама является целым “миром в себе”. А последние глобальные геополитические тенденции достаточно четко демонстрируют - особенно в Европе - резкое снижение роли национального государства (Etat-Nation) на фоне роста значимости двух других, казалось бы, противоположных категорий - континента и регионов. И Россия, где в результате сырьевой ориентации экономики центр тяжести промышленного развития смещается на Север и в Сибирь, приближается сейчас именно к такой “континентально- региональной” модели. Показательно, что это - именно те земли, которые первыми осваивали бежавшие от “антихриста” старообрядцы. Теперь - дело за возникновением здесь свободных экономических территорий, или “точек роста”, как называет их Евгений Наздратенко (“НГ-Регионы”, № 1,98.). Самостоятельный экономический рост регионов, избавленных от опеки коммуно-либерального Центра, неизбежно скажется и на духовно-культурной атмосфере страны, которая явно нуждается в экологической чистке от продуктов полного "постмодернистского" распада, обильно извергаемых останкинской телебашней. Да и на фоне того, что Традицию у московских интеллектуалов принято постигать в узких кружках и пыльных библиотеках, “естественный традиционализм” регионов с их живыми пространствами и свежим воздухом выглядит уже не банальностью, а нонконформизмом. Интернет, который становится все более популярным в регионах, превращается там из самоцельного объекта виртуальных восторгов в оперативное, альтернативное и независимое от столичных посредников, средство обмена информацией и даже новыми цивилизационными идеями. Так что успевшим свыкнуться с другими, скучными идеями - "конца истории", "посткультуры", а то и вообще клонированной "постжизни" - не стоит удивляться, если на северных и сибирских просторах вдруг начнется совсем другая игра, развернется новое историческое творчество и оживут иные центры, подобные знаменитой заонежской Выговской пустыни, где “просияша премудрыи Платоны и взыскашася храбрыи Ахиллесы”... Вот это и будет настоящим, геополитическим постмодерном!
Сегодня формулу Филофея уместно прочесть так, что третьему падению Третьего
Рима уже действительно “не быти”. Если с первым своим “падением” и гонениями
на старообрядцев Москва утратила прежде несомненный статус духовной столицы
Руси, то нынешнее, “второе падение” заставляет усомниться и в социальной
центральности этого обособленного города в стране, где начатая историческая
трансформация привела к большему отличию регионов друг от друга, чем американские
штаты и даже европейские страны. Впрочем, циклическое понимание истории
исключает какой-то неизбежный финализм. Но настаивает на всегда новом и
небуквальном воспроизведении чего-то хорошо забытого. Надо уметь видеть
аналогии - потому что следующим архетипом, который проявится в нашем Третьем
Риме, будет, возможно, именно тот уникальный факт, когда варвары, разрушившие
Римскую империю, основали Священную Римскую империю германской нации.
Март-апрель 1998
Русский народ вверенное ему Богом сокровище - православие - промотал. Вытеснил из своей жизни.
Русский народ имел смысл существования именно как христианский народ. Москва была подлинным Третьим Римом - третьей столицей православной империи. Как бы ни смеялись над этим либералы, но Третий Рим закончился на нашей памяти, а Четвертому не бывать. Православных империй, к сожалению великому, в мире больше не будет.
Конечно, никакое земное устройство не надо идеализировать: на земле не может быть рая, не может быть, чтобы все было хорошо. Только безумные утописты могут такое воображать. Но православную империю - как форму государственного строя, при которой Церкви наиболее удобно осуществлять свою спасительную миссию, - мы безвозвратно потеряли.
Грозный против монархии
Одно из самых болезненных явлений современной церковной жизни - что существуют безумцы, которые хотят прославить в святых Ивана Грозного.
Иоанн IV - уродство русской истории. Безусловно, это был сумасшедший человек. Возможно, сначала-то он и был нормальным, но потом сошел с ума. Думаю, этот случай, увы, является сильнейшим аргументом в устах всех тех, кто отрицает монархию. Ведь те безобразия, опустошение и террор, которые Иван Грозный устроил на русской земле, - это и есть главная причина того, что вскоре после его смерти началось Смутное время.
Смута - это плод его опричнины и прочих его безумных установлений. Как кто-то из церковных деятелей Смутного времени сказал: «Господь разгневался на Россию ради безумного молчания нашего». Когда творились такие вещи, которые позволял себе Иван Грозный, быть может, только Митрополит Филипп - святой мученик и истинный святитель - гласно против этого восстал. Если хотя бы еще несколько епископов подняли бы голос против - тогда, возможно, Господь не попустил быть Смутному времени.
Но важно помнить, что даже худшие цари, любая власть, и такая бандитская, как большевистская, попускается Богом в наказание согрешившему народу - так к этому и надо относиться .
Монархия не избавляет подданных от напастей, она дает надежду. Есть такой известный афоризм, который я, возможно, не полностью разделяю, но который мне очень симпатичен: «Я за монархию против республики, потому что при монархии на престоле случайно может оказаться добрый и порядочный человек. А при выборах это абсолютно невозможно. Туда он никогда не долезет».
По пути к обвалу
Последствия Смуты русский народ преодолел, собравшись под водительством Минина и Пожарского. Непоправимое случилось позже - при Романовых.
Алексей Михайлович, названный Тишайшим, совершил чудовищную ошибку вместе с Никоном. Они допустили раскол - и наиболее серьезная, наиболее в церковных вопросах сведущая часть русских людей оказалась вышвырнутой, преследуемой.
Теперь ясно, что Романовы рубили сук, на котором сидели. Еще и Церковь существовала, и святые были, и христианские писатели были, но Екатерина бездумно закрывала монастыри - что впоследствии осуждал
Читать книгу Валерия Смирнова «Падение III Рима» (СПб., 2008) – это словно кататься на «американских горках» (они же – «русские»). Автор то возносит высотой рассуждений вверх, то заставляет падать вниз, хватаясь за кресло от ужаса. В общем, «дышите глубже: вы взволнованы!» Заранее оговорюсь – данная статья является сугубо личным отношением к названному произведению.
Для прояснения цели автора приведем несколько цитат из него: «…Господь, по Своей неизреченной милости, не оставил нас Своею благодатию до конца, и через святых Своих призывает всех русских православных людей вернуться к истокам. Если мы сделаем это, тогда и раскол преодолеем» (С.55); «мифы и сказки об ошибках в старых богослужебных книгах продолжают жить в сознании православных людей, тем самым препятствуя преодолению раскола» (С. 58); «итак, если мы исцелимся от своего новообрядоверия, которого в себе не видим, тогда и раскол преодолеем» (С. 68); «староверам также необходимо понять, что не все новообрядцы являются отъявленными нарушителями древних церковных канонов, но в основном – это заблудшие, обманутые люди, оторванные от корней своих, которым нужно просто помочь. Если мы осознаем это, тогда и раскол преодолеем» (С.74). «Преодоление» здесь – ключевое слово.
Давайте теперь зададимся вопросом, а кому нужно «преодоление» раскола? У меня создалось впечатление, что книга писалась с целью «капитального ремонта провала», образовавшегося между новообрядцами и старообрядцами. Межеумочный провал имеет название – «единоверие».
Исследователь А.Кравецкий точно подметил: после Манифеста о веротерпимости стала популярной идея о том, что единоверие следует рассматривать не как промежуточную ступень между старообрядчеством и новообрядчеством, а как самоценную и самодостаточную традицию. Валерий Смирнов ссылается и на слова патриарха Алексия II, и тогда еще митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, обращается к деяниям Поместного собора РПЦ 1971 года. Направимся к концу произведения Смирнова: «автор данной книги не призывает никого уходить в ″раскол″ – куда-то бежать из РПЦ МП. С ересями нужно бороться там, где мы есть» (С. 160). Как говорится, «мы пойдем другим путем»? Но у Третьего Рима нет другого пути – Рима четвертого. Выходит, если не получается экуменического объединения, то надо не соединять две веры, а «растить» другую? По мне так уж лучше убежденный новообрядец, чем «равночестный» единоверец: «о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3: 15-16). «Мичуринские» опыты в области веры чреваты не только изменением «цивилизационного кода» русского народа, но и гибелью нации.
У любой веры должен быть вождь. И тут «держите гроссмейстера!» В книге Валерия Смирнова появляется мифичная фигура «преподобного старообрядца Серафима Саровского» и целая глава с аналогичным названием. Читать ее было странно. Автор указывает, что в своем исследовании «Преподобный Серафим Саровский: предания и факты», историк В.А.Степашкин опровергает некоторые эпизоды официального жития новообрядческого святого, написанного Серафимом Чичаговым. Не было ни моления на камне, ни кормления медведя. Что ж! Вполне может быть. Нам кивают на крест, которым благословила на иночество Серафима Саровского мать. Мол, крест был «старого» литья, и на иконах в руках его лестовка. Но данные факты не позволяют еще приписывать Серафиму Саровскому криптостарообрядчество. Он, как мы знаем, относится к числу новообрядных старцев. Публицист А.Езеров считает, что свойством ереси «старчества» является бурное «литургическое творчество». Вспомним, что Серафиму Саровскому приписывается изобретение чина хождения по «Богородичной канавке» и освящение «благодатных» сухарей в «серафимовом» горшочке, о чем Смирнов в своей книге умалчивает. Однако желание сделать Саровского старообрядцем понятно – нужна «легитимная» и вполне популярная фигура межеумочной веры.
Глава «О крещении» вызывает только благодарность читателя за ту простоту и ясность, с которой В.Смирнов излагает сложнейшие богословские глубины этого таинства. Для староверов не будет открытием века, что обливанство – это не крещение, и родилось оно в недрах латинской ереси. Но для многих прихожан и «захожан» РПЦ данная глава может стать настоящей духовной находкой. Смирнов доказывает цитатами из святых отцов, что обливанцев надо крестить. Мы поднимаемся в горку и – бух! – резко падаем вниз. Почему? Автор не додумывает дальше мысль о том, а что если священник РПЦ сам крещен обливательно? Может ли он тогда перекрещивать в три погружения обливанцев? Крещен ли он сам?..
В постскриптуме автор под особым углом зрения посмотрел на соборные проклятия: «В XVII веке был совершен грех не только против первой заповеди Божией, но и против пятой, которая обязывает нас почитать своих родителей. Реформаторы прокляли дореформенную культуру Святой Руси (книги и обряды), т.е. все то святое и доброе, что кропотливо создавалось нашими благочестивыми предками на протяжении семи веков» (С. 119). Надо сказать, нестандартный подход, но опять-таки, упор на «старый обряд» не приемлем. Священномученик Аввакум и иже с ним умирали не за обряды и книги, а за старую ВЕРУ. Здесь В.Смирнов религиозный конфликт трактует как столкновение двух культур – древнерусской и западной: «Старый обряд (чин, пение, произношение, иконопись, архитектура, тексты и т.д.) очень красив. Именно пение и красота богослужения произвели на св. Владимира глубокое впечатление и во многом определили выбор веры…» (С. 119). Духовный выбор веры св. Владимиром и свщмч. Аввакумом низводится автором на материальный уровень. Эту вульгаризацию духовных запросов озвучил Остап Бендер: «Батистовые портянки будем носить, крем Марго кушать».
Последняя глава «Никонианство и ересь жидовствующих» заставила меня несколько пересмотреть представления о корнях раскола Русской Церкви. Чего только стоит пример с переносом в суточном богослужебном круге 9-го часа! Смирнов цитирует настоятеля старообрядческой общины (РДЦ) г.Санкт-Петербурга священноиерея Олега Морозова: «В 9-м часу распятый иудеями на кресте Христос умер – наступила Его физическая смерть. Это и вспоминается христианами в молитвах на 9-м часе. Далее на Литургии прославляется Воскресение Господа нашего Исуса Христа. Перенесение же 9-го часа назад, к Вечерне (или ко Всенощному бдению) означает, что сначала иудеи распяли Христа, и Он умер, а теперь они ожидают ″спасителя″, ведь дальнейший ход богослужения означает ожидание Спасителя. Возникает вопрос: какого? Если для них это ″спаситель″, то для нас – антихрист, так как после распятия и воскресения Христа никаких спасителей больше не будет». Раньше мне казалось, что истоки раскола находятся в Смуте XVII века, об этом писал Пьер Паскаль, ему вторят историки староверия. Теперь думаю, что ересь жидовствующих претерпела метаморфозу, но не пропала в XV веке. Она ждала своего часа, пробившего в веке XVII-ом. Вопрос «наши в городе есть?» – звучит злободневно…
